«В нашей отрасли бюрократия — запредельная»

О проблемах золотопромышленников наша газета рассказывает регулярно. В том числе об истощении минерально-сырьевой базы, а также о том, что из-за искусственного взвинчивания цен на аукционах приобретать лицензии на отработку месторождений становится всё сложнее. Неслучайно многие недропользователи сами приращивают запасы в рамках поисково-оценочных работ. Но и здесь есть свои подводные камни, «благодаря» которым осваивать лицензионные участки фактически невозможно. Подробности — в интервью с руководителем артели «Восток-1» (Амурская область) Романом ЛОМАКИНЫМ.

Движение по кругу  

— Роман Владимирович, что на сегодняшний день мешает работать недропользователям?

— В первую очередь бюрократия. В нашей отрасли она просто запредельная. Ну и, конечно же, непродуманные правовые механизмы, регламентирующие золотодобычу. В результате мы не можем отрабатывать участки даже с небольшими запасами золота.

— Примеры привести можете?

— Пожалуйста. В прошлом году мы вели поисковые (буровые) работы на одном из участков в Зейском районе Амурской области и нашли запасы в объёме 42 килограммов золота. Немного, конечно, но в наше время старатели каждому лишнему килограмму рады. Так и мы: появился дополнительный объём – и слава Богу! А вот далее начались хождения по инстанциям. Для получения свидетельства об установлении факта открытия месторождения полезных ископаемых (если проще — свидетельства первооткрывателя) требуется написать полноценный геологический отчёт, к которому предъявляется множество требований, в том числе никому не нужных. Ладно, закон есть закон — сделали мы этот документ и сдали, как и положено, на экспертизу. В итоге три месяца, что называется, воевали с экспертом. Он, видите ли, не выходя из кабинета усмотрел в отчёте какие-то несоответствия. Хорошо, мы внесли дополнения в буровые журналы и изрядно переделали первичную документацию. Так что с получением положительного экспертного заключения проблема была решена. Запасы в объёме 42 килограммов золота мы защитили, а также получили свидетельство первооткрывателя. Следующий этап — перевод лицензии из разряда поисково-оценочной в разряд «разведка — добыча». Для этого необходимо оценить запасы в денежном выражении, ведь за совмещённую лицензию мы обязаны заплатить. И возникает резонный вопрос: сколько? Но, как выяснилось, у региона… нет полномочий производить такую оценку. Хотя, казалось бы, почему? Методики соответствующих расчётов есть, и они просты — всё зависит от защищённых запасов. Грубо говоря, сколько набурил — такова и оценка, с обычным калькулятором всё просчитать можно. Но нет, все решения принимаются в Москве, непосредственно в Роснедрах, и наша заявка была направлена в столицу. Причём её не сразу отправили, а вместе с документами других организаций, на что тоже было потрачено время. Прошёл месяц, другой, третий — никакого решения Рос­недр мы не получили. Но нам ведь работать надо, промывочный сезон приближается. Стал я прояснять ситуацию, дозвонился до одного из заместителей руководителя Роснедр, и выяснилось — нашей заявки в этой организации нет.

— А куда она делась?

— Оказывается, в Роснедрах отсутствуют специалисты, которые могли бы производить расчёт стоимости совмещённых лицензий, поэтому наши документы были направлены в Центральный научно-исследовательский геологоразведочный институт цветных и благородных металлов (ЦНИГРИ). Там они находятся до сих пор и когда вернутся в Благовещенск, неизвестно. Такой вот замкнутый круг получается.

— А есть ли какие-то сроки рассмотрения заявок в Роснедрах?

— Согласно регламенту, срок составляет 30 дней. Но кто их выдерживает, эти сроки? Мы лишь три недели спустя выяснили, что заявки в Роснедрах нет и наши документы находятся совсем в другой организации.

Сроки горят

— Но в ЦНИГРИ специалисты как раз есть. Может, они максимально быстро произведут соответствующие расчёты?

— Насколько мне известно, в ЦНИГРИ схема расчётов довольно сложная, и произвести их быстро вряд ли получится. Но дело даже не в этом: институт цветных и благородных металлов буквально завален аналогичными документами. Туда заявки сотнями поступают, поэтому сомневаюсь, что наша будет рассмотрена в каком-то приоритетном порядке.

— Также интересно, а почему в Рос­недрах нет профильных специалистов? Ведь речь идёт именно об их работе.

— А это интересно многим золотодобытчикам. Да, наверное, в Роснедрах есть прекрасные экономисты и юристы, может, даже с гарвардским образованием. Но вот почему мало тех, кто обладает опытом именно в добыче полезных ископаемых, не знаю. Хотя дело не только в чиновниках или непродуманных правовых механизмах. Удивляет само отношение к нашей отрасли. По сути, заниматься золотодобычей может кто угодно. И это странно, честное слово. Например, нашей артели никто не позволит строить атомную электростанцию. Для этого требуется задействовать специализированные организации. При этом закон позволяет добывать золото (хотя оно является стратегическим ресурсом) кому угодно. Впрочем, мы несколько отвлеклись от темы.

— Когда вы всё-таки рассчитываете получить совмещённую лицензию, позволяющую добывать металл?

— В самом лучшем случае — в апреле. Но ведь это ещё не всё. Даже после перевода лицензии в «добычный» статус нам потребуется защитить технический проект. А на это уйдет ещё как минимум месяц. Плюс подготовка дополнительного (локального) проекта, плюс оформление прочих документов, плюс различные согласования, плюс оформление горного отвода. Так что если смотреть на ситуацию реально, то приступить к промывке песков мы сможем не раньше августа. А в октябре сезон уже завершается.

— Есть какие-то регламентированные сроки рассмотрения заявок, аналогичных вашей?

— Вот! Резонный вопрос, на который есть предельно чёткий ответ — да, сроки регламентированы. Ещё в ноябре 2016 года вышел приказ Министерства природных ресурсов и экологии № 583, в котором утверждается порядок рассмотрения заявок на получения права пользования недрами для геологического изучения. В нём определён срок рассмотрения соответствующих заявок — пять месяцев. То есть в течение этого времени нам должны либо перевести лицензию в разряд «разведка — добыча», либо отказать в этом. Но ведь в нашем случае прошёл год, а никакого решения до сих пор нет.

Расходы без доходов

— Ваше предприятие уже подготовилось к работе на новом участке?

— Конечно! Технический проект у нас полностью готов. Скажу больше: мы даже землю отвели и вахтовый посёлок на участке построили, а вот когда начнём добывать золото — неизвестно. Я уж не говорю о том, что из-за плохой погоды мы и так не можем полноценно готовиться к сезону: в марте вначале пошли дожди, затем снег с сильным ветром. Деревья повалило, а федеральная трасса не справлялась с грузопотоком. Но это ладно, это стихия, с её последствиями мы справимся. А вот как быть с бюрократией, которая не даёт работать? На такой вопрос ответить, видимо, невозможно.

— Получается, вести ГРР за свой счёт в России невыгодно?

— Ну, так вопрос я бы ставить не стал. Было бы невыгодно — не вели бы. Просто сейчас гораздо проще самому приращивать запасы, чем участвовать в аукционах, на которых цены на лицензии искусственно взвинчиваются до небес. Мы знаем, что это нередко делают компании с иностранным капиталом, я уже говорил об этом в интервью вашей газете. Обычный российский недропользователь никогда не сможет приобрести такую лицензию. Помимо этого, минерально-сырьевая база в принципе истощается. И не в последнюю очередь из-за «чёрных старателей», о чём я тоже не раз рассказывал. Благо, сейчас их стало меньше. Но это не заслуга наших властей — просто из-за COVID-19 Китай перестал в массовом порядке выпускать своих граждан в Россию. Однако своё дело они сделали в предыдущие годы, когда золото по нелегальным каналам тоннами уходило в КНР. Конечно, это сказалось и на наших природных богатствах — они действительно истощены до предела. Поэтому сейчас и мы, и многие наши коллеги работаем в рамках поисковых лицензий — это, повторюсь, чуть ли не единственная возможность восполнять запасы.  

Логики нет

— Можно ли сказать, что сам механизм получения совмещённой лицензии на основании свидетельства первооткрывателя отработан слабо?

— Это вы ещё очень мягко выразились. И вот что странно: казалось бы, от появления новых участков полезных ископаемых государство только выигрывает. Оно же получает дополнительные объёмы металла, дополнительные налоги в виде того же НДПИ, дополнительные социальные возможности. При этом государство не теряет ни копейки — все расходы на ГРР берёт на себя недропользователь, это его предпринимательские риски. Так для чего выстраивать столь сложные схемы продажи совмещённых лицензий? Найдём мы золото, начнём его добывать — всем хорошо, не найдём — это наши проблемы. Скажу больше: золотопромышленники готовы платить государству даже тогда, когда справедливость таких платежей под вопросом.

— В каком смысле?

— А вспомните дискуссии, которые велись вокруг техногенных образований. Что говорили некоторые чиновники? А говорили они примерно следующее: мол, старатели рвутся на «техноген», чтобы не платить НДПИ, ведь речь идёт о не раз отработанных участках, налоги с которых также по несколько раз выплачены. И тогда золотопромышленники выразили солидарную позицию — никто никаких преференций требовать не станет и НДПИ с техногенных участков мы будем платить в полном объёме. Так что не надо видеть двойное дно там, где его нет. Мы говорим в первую очередь о пользе для государства.

— Так какой оптимальный вариант решения проблемы с оформлением совмещённых лицензий?

— Их два. Во-первых, необходимо упростить порядок получения совмещённой лицензии теми компаниями, которые имеют свидетельство первооткрывателя. Это касается и документооборота, и сроков. Во-вторых, заявки на отработку небольших лицензионных участков должны рассматриваться не в Москве, а в регионах. Скажем, если на месторождении содержится до 500 килограммов металла — это региональный уровень принятия решений, если свыше 500 килограммов — федеральный.

— Эти предложения уже озвучивались?

— И не раз. В том числе Союз старателей России, объединяющий множество золотодобывающих компаний страны, озвучивал эту позицию на самых высоких уровнях. Но проблема пока не решается. Зато деньги с нас берут исправно. И не только в виде налогов.

Платим ни за что

— Что имеется в виду?

— Да хоть тот же утилизационный сбор. Когда несколько лет назад принимался соответствующий закон в рамках так называемой «мусорной реформы», мы отнеслись к этому спокойно. И в какой-то степени даже одобряли его, ведь, действительно, к природе нужно относиться бережно и избавлять её от последствий промышленной деятельности человека. Правда, суммы этого сбора, на мой взгляд, изначально были завышенными — за будущую утилизацию одного бульдозера мы платили от пяти до семи миллионов рублей. Ну да ладно, стали выплачивать такие деньги. И вот прошло время, техника выработала свой ресурс и стала выходить из строя. На сегодняшний день она полностью самортизирована, то есть её нужно вывозить с участков и утилизировать. И тут выяснилось: а это мы, как и прежде, должны делать сами. Причем за свой счёт, разу­меется.

— Получается, нет даже уполномоченной структуры, которая должна этим заниматься?

— Совершенно верно! Нет ни структуры, ни регламентов, ни механизмов. И вот мне интересно: а за что мы платили утилизационный сбор? Куда ушли все эти миллионы? Ответы на эти вопросы получить, увы, не у кого.

— Несложно догадаться, что утилизация обойдется вам недёшево.

— Конкретные цифры пока озвучить не берусь. Но судите сами: работаем мы на отдалённых участках, некоторые находятся в 600 километрах от Зеи. Соответственно, для утилизации техники её необходимо доставить в райцентр. А чтобы перевезти один тяжёлый бульдозер весом в 50 тонн, потребуется использовать 10 автомобилей «Урал». Если считать по классической схеме «человеко-машины», то денежные расходы будут весьма серьёзными. И это не считая тех миллионов, которые мы заплатили за утилизацию. Ведь по логике я должен лишь связаться с уполномоченной структурой и сообщить: мне нужно утилизировать бульдозер, приезжайте и забирайте его. Но по факту деньги были заплачены ни за что.

— А если сдать бульдозер на металлолом?

— По цене семь тысяч рублей за тонну? В этом случае мы получим максимум 400 тысяч, а заплатили за утилизацию миллионы. Такая вот «справедливость» и такая «поддержка» отечественной промышленности. По сути, нас в очередной раз обманули. Впрочем, говорить об излишних финансовых обременениях можно долго. Это же касается и налоговой нагрузки, когда мы платим, по сути, ни за что.

— В каком смысле?

— По закону мы можем списывать часть своих затрат. Но есть один нюанс: в своё время в Налоговый кодекс РФ были внесены изменения, и сейчас списанию подлежат только прямые затраты — в нашем случае непосредственно на золотодобычу, пропорционально добытому металлу. И почему-то разработчики поправок не учли крайне серьёзный момент — у недропользователей все затраты прямые, косвенных нет. Все наши расходы связаны с добычей полезных ископаемых. Все без исключения. Второй момент — подготовку к сезону мы ведём ещё зимой. В первую очередь завозим на участки все необходимое. Но промывка песков начинается в мае. Соответственно, в период завоза все наши расходы считаются косвенными и ни о каком списании мы даже мечтать не можем. То есть использование бульдозера при золотодобыче — это прямой расход, а вот эксплуатация машины, которая привезла запчасти для этого же бульдозера, — косвенный.

— Вы несёте серьёзные затраты на подготовку к сезону?

— В среднем порядка 200 миллионов рублей. Это я только о затратах на завоз говорю, а общих расходов у нас значительно больше. И если кто-то считает, что золотодобыча — это сплошная прибыль, он ошибается. Проблем у нас более чем достаточно.

Беседовал Александр МАТВЕЕВ