«Наши суды априори считают недропользователя виновным в нарушении законов»

Добыча золота, вообще-то, довольно грязное дело. Конечно, когда мы видим, ну, хотя бы на фото, сияющие слитки химически чистого металла, они не ассоциируются у нас с тоннами грязи, с сотнями кубометров мутной воды. Но это — неизбежный этап добычи россыпного золота, как и тяжелейший труд старателей. Как и перманентные конфликты с различными надзирающими за этим процессом ведомствами, а порой и с защитниками природы, которые борются за экологическую чистоту планеты. Что, безусловно, является важным и нужным делом. Однако без золота, которое добывается всегда с ущербом, в той или иной мере, для природы, человечество тоже обойтись не может. Как найти компромисс, как найти общий язык с теми, кто стоит на страже других природных ресурсов — лесов, водоёмов, а главное, как несовершенство законодательства в сфере природопользования порождает конфликты, мы беседуем с председателем артели старателей «Восток-2» — единственным добытчиком россыпного золота на Сахалине, Дмитрием ЛАРИОНОВЫМ.

А речка-то жива!

— Дмитрий Анатольевич, как возникает конфликт интересов при золотодобыче? Расскажите на примере вашей артели, с чего всё началось?

— Речь идёт о нашем участке на реке Лангери в Смирныховском районе Сахалинской области. Общественная организация «Экологическая вахта Сахалина» обвинила нас в том, что мы, нарушая природоохранное законодательство, загрязняем эту речку. Но, на мой взгляд, это вопрос спорный. Объясню свою позицию.

Добыча россыпного золота ведётся на этой реке ещё с 30-х годов прошлого века. Там был организован прииск, отработка была, естественно, по большей части ручная. Но сразу после войны старатели начали строить драги — сначала появилась первая, деревянная, потом пошли настоящие, в конце концов на Лангери и на речках Мойга и Мулейка работали четыре драги. Экологией тогда никто не занимался, драги работали прямо в реке.

Прииск относился к «Приморзолоту», и в 70-х годах при нём была организована небольшая артель — «Восток-2». Все артели объединялись в прииск Северный, а директором этого прииска работал, между прочим, мой отец — Анатолий Тимофеевич ЛАРИОНОВ. В 80-х годах прииск Лангери приказал долго жить, но артель «Восток-2» осталась. Захирела, конечно, но в 1987 году её возглавил мой отец, поднял из руин, а в 1990-м и я пришёл туда работать. Был горным мастером, главным инженером, а потом стал и председателем артели.

— Да вы потомственный старатель!

— В третьем поколении. Мой дед Тимофей Прохорович ЛАРИОНОВ мыл олово в Забайкалье. Но это, так сказать, лирическое отступление. А начал я эту историю для того, чтобы показать — чуть ли не сто лет моют золото на Лангери, и ничего, река не сгинула и рыба в ней не исчезла. Всегда там рыбачили, рыбачат и сегодня. Более того, в 80-х годах правительство страны решило заняться сохранением экологии, стали внедрять оборотное водоснабжение, минимизировать стоки и сбросы. По этой технологии мы и работаем, стараемся выполнять все требования. И хочу сказать, что когда в прошлом году к Сахалину вообще не подошёл лосось, то в Лангери рыба всё же нерестилась. Меньше, конечно, чем обычно, но по сравнению с другими речками уровень был хороший. О чём это говорит? О том, что мы реку вовсе не загубили. Если бы золотодобыча была для неё столь пагубной, то от Лангери давно бы и следа не осталось, никто бы о ней сегодня и не вспоминал.

Виноват всегда старатель

— Но тем не менее и первый, и второй, и третий суды вы проиграли «Экологической вахте». Чем это можно объяснить?

— Думаю, тем, что суды в такого рода конфликтах априори считают недропользователей виновными. Хотя я говорил — для того, чтобы доказать, что мы нанесли ущерб природе, в частности реке Лангери, надо привести конкретные цифры. Должны быть проведены научные изыскания — насколько угнетается вся система реки, всё, что там живёт. А это не только нерестовый лосось, но и пресноводные рыбы. Таких исследований никто не проводил. Вообще мониторинг рек — повсеместная проблема, толком никто этим не занимается. И тем не менее суды всех инстанций посчитали доказанным факт нарушения нашей артелью природоохранного законодательства. И вы знаете, формально это действительно так.

— То есть как это?

— В принципе, всё просто. Но никто не хочет брать это во внимание. В своё время мы написали проект на разработку части месторождения Лангери, в низовьях реки. Это прирезка к основной лицензии, работать по ней планировалось в 2006–2009 годах. Проект этот мы согласовали, но в то время как раз создавалось Сахалино-Курильское территориальное управление Росрыболовства, туда передавались полномочия организации, прежде занимавшейся согласованием работ в водоохранной зоне. Наш проект был полностью согласован, подсчёт ущерба мы согласовали с СахНИРО, но уплатить, как положено, до начала работы, мы его не смогли, поскольку на тот момент не было механизма в связи с передачей полномочий. И мы решили по этому проекту не работать, тем более что в 2006 году у нас появился другой объект, и мы взялись за него.

А вот в 2012 году возникла необходимость работать на первом участке. Мы начали пересогласовывать проект, чтобы ввести его в реальные сроки, и столкнулись с новой проблемой.

Прежде мы сами вели необходимые наблюдения за рекой — отбирали фоновые пробы выше работ и ниже на 500 метров. Мы это делаем каждый месяц, и прежде наши данные принимались для расчёта ущерба. Но тут нам в СКТУ сообщили, что раз мы плату за ущерб не внесли, то теперь его надо просчитать по новой методике, которая вступила в силу с 2011 года.

В свою очередь, в СахНИРО отказались принимать наши наблюдения — надо заказывать мониторинг реки, который проводится целый год, и делает это Сахалинское бассейновое управление по рыболовству. Мы заказали этот самый мониторинг. Но ждать его окончания времени не было, и артель начала работать. А тут и «Экологическая вахта» подоспела. Так и получилось, что бумаги мы оформить не успели. В результате в 2015 году суд Смирныховского района вынес решение о прекращении работ в связи с нарушениями природоохранного законодательства, хотя мы всё четко и, на мой взгляд, доходчиво объяснили.

Я сделал попытку добиться справедливости в Сахалинском арбитражном суде, потом в апелляционном суде в Хабаровске, но везде решение первой инстанции оставили в силе. Вдобавок оказалось, что надо было брать реку в пользование для изменения дна и берегов объекта, а мы об этом не знали — законодательство меняется так часто, что за всем не уследишь.

Хождение по фондам

— Но ведь, насколько я понимаю, вам необходимо в любом случае делать отвод реки к промприборам?

— Конечно. Этого требует технология добычи золота. И я в этом большой беды не вижу. Дело в том, что река — объект не стационарный. Она сама постоянно меняет русло. За сотни и тысячи лет, что она течёт в этой долине, думаю, здесь не осталось места, где бы она не побывала. Вот я видел небольшой фильм американский. Там 40 лет наблюдали за рекой, фотографировали, а потом смонтировали фильм. Так река эта извивалась, как змея, всё это время.

А у нас ситуация осложняется тем, что под любым водотоком — земли водного фонда, лес по берегам — земли лесного фонда. И чтобы перенести русло, надо перевести земли из водного в лесной фонд и из лесного — в водный. Причём сделать это на какое-то время невозможно, это делается раз и навсегда. Я на суде говорил, что вот, мы оплатим экологическую экспертизу, оформим многочисленные бумаги, чиновники, которые сами во всём этом путаются, переведут земли из одной категории в другую, а через 5–10 лет река снова сама изменит русло, что тогда? Разумно было бы считать, что там, где течёт река, там и земли водного фонда. Но с нашими законами разве поспоришь... Вот эти нестыковки в законодательстве — отсутствие чётко прописанного взаимодействия между водным, лесным и земельным фондами — сильно осложняют жизнь.

— Дмитрий Анатольевич, а всё-таки, стало ли в реку приходить меньше рыбы на нерест?

— Конечно, но только, я думаю, не по нашей вине. В устье Лангери стоят несколько рыбодобывающих предприятий, в частности самое крупное из них — ООО «Плавник». Я прекрасно помню, что началось всё это в 1996 году. А с 2005 года пошёл промышленный лов, причём хищнический. Естественно, рыбы с каждым годом становилось всё меньше. Если ехать к нам со стороны Южно-Сахалинска, там через каждые два километра ставы полуторокилометровые. Так что же теперь искать крайнего? А суды, как я уже говорил, всегда считают, что и искать не надо — это, понятно, недропользователь.

Мы, кстати, в прошлом году заказали в СахНИРО исследование реки с целью изучения воздействия нашей деятельности на неё, на воспроизводство лосося и всей остальной живности. Исследование рассчитано на пять лет, и не только на Лангери, но и на остальных речках, где мы работаем. Стоит это удовольствие по миллиону в год, но мы хотим сами знать, наносим мы вред рекам или нет. Первые результаты говорят о том, что пока ничего страшного не обнаружено — бентос живёт нормально, а на тех местах, где мы отводили реку, вырастают нерестилища. Мы эти данные предоставляли суду, но никто на них даже не посмотрел.

— Ну, и чем же закончилось дело?

— Пока шла вся эта чехарда с разбирательствами и судами, мы работу на участке завершили. Написали новый проект на отработку другого участка, там же, на Лангери. Сейчас ждём из СахНИРО расчёт ущерба. Потом отнесём документы в СКТУ и, если нам не будут вставлять палки в колёса, начнём работать.

Овчинка не стоит выделки

— Дмитрий Анатольевич, у вас все участки на Лангери?

— Да, это одна лицензия, а к ней уже идут прирезки. Сейчас делаем актуализацию лицензии, чтобы собрать все эти прирезки воедино. Собираемся начать добычу уже в этом году. Промывку, как и сегодня, будут вести два промприбора, да и добыча у нас практически всегда стабильно держится на уровне 100 килограммов золота в год.

— А сколько всего у «Востока-2» лицензий?

— У нас четыре лицензии на лангерийском золотороссыпном узле. Там несколько речек из этого кряжа выходит, на них мы и работаем, да и в прежние годы работали. Так, на Дербыше закончилась лицензия, отработали мы эту россыпь. Есть ещё Мойга, Мулейка, Вальза, Кузькин... Там есть резервы, мы взяли лицензию на доразведку, хотим прирастить запасы. У нас ведь свой геологический отряд, буровой станок, так что надеюсь на хороший результат.

Конечно, сейчас объёмы уже не те, что были прежде, когда мы мыли золото на основном Лангери. Тогда работали четыре промприбора, до 150 человек народа, а сейчас у нас трудятся порядка 70 старателей. Собственно говоря, мы дорабатываем бортовые целики. Но пока за пределы Сахалинской области не выходим, хотя посматриваем и на другие регионы. Но вы же знаете, что россыпи истощаются, хороших запасов почти не осталось, а небольшие мы бы и взяли, да наши законы таковы, что себе дороже выйдет — всё перечёркивают сложности с оформлением.

В 90-е годы мне, чтобы запустить месторождение от нуля в работу, хватало полгода. Не было лицензирования, не было аукционов, все решения принимались здесь, на Сахалине. Мы писали заявку, что хотим работать на таком-то участке, писали проект, согласовывали его и экологическую составляющую и через шесть-семь месяцев загоняли бульдозеры, вскрывали и начинали мыть. А нынче, чтобы оформить даже кусочек, который мы отработаем за пару месяцев, надо потратить три года. При этом бумажной работы вырастает просто вал, да и финансовые затраты немалые. Это ещё можно понять, если запасы хорошие — потратим мы три года, а потом лет десять будем там мыть, но при тех объёмах, которые есть сегодня, овчинка выделки не стоит.

Выход есть, но он далеко

— Об этом говорят многие недропрользователи. Но, как вы считаете, есть ли какой-то выход?

— Да он простой — надо изменять законы. Они у нас написаны под крупных игроков — Роснефть, Газпром, крупные золоторудные компании и т. п. Вот для них всё нормально. У них огромные месторождения, им потратить три года ничего не стоит, поскольку потом они встанут там и будут работать пятьдесят лет. Я считаю, что для россыпных месторождений правила игры должны быть несколько иными.

Ведь что происходит сейчас? Допустим, подаём мы заявку, а нам говорят: там запасов нет, как ты собираешься добывать? Но я по косвенным признакам вижу, что золото есть. Нет, бери лицензию на разведку, но она хоть на месте выдаётся и «обойдётся» всего в полгода. Потом надо провести геологоразведочные работы, понести затраты. Потом сделать экспертизу запасов — тоже расходы, поставить их на баланс, и только после этого ты можешь подать заявку на получение лицензии на отработку месторождения. И если повезёт и окажется, что запасы эти нигде не числились, о них нет упоминания в фондах, то можешь получить лицензию по праву первооткрывательства. Это будет немного проще — отпадает аукцион. Время оформления сокращается примерно на год. У нас так было по Кузькину.

Для россыпей всё должно быть гораздо проще. Все наши работы, по сути, стандартные, под них можно вообще шаблон написать. Мы вскрыли, промыли, сделали рекультивацию. Всё. Остальное регулируется законами об экологической безопасности и прочими. Зачем бесконечно согласовывать какие-то суперпроекты? Нужно отпустить немного вожжи, всем будет на пользу. А пока законы таковы, что их трудно не нарушить.

— Дмитрий Анатольевич, «Восток-2», как вы говорите, испытывает нехватку запасов. А на техногенных месторождениях вы не пробовали работать?

— Это весьма затруднительно. Дело в том, что у нас в стране вообще нет в законодательстве понятия «техногенное месторождение». А при этом специалисты приводят такие данные: балансовые запасы золота в России по категориям А+В+С составляют около 7 тысяч тонн. А в техногенных отходах добычи содержится более 2 тысяч тонн драгметалла. Потери при золотодобыче составляют, по официальным данным, свыше 10 процентов, а практически — более 30.

Казалось бы, «техногенку» необходимо активно вовлекать в разработку. Но недропользователи делают это довольно редко. И это объяснимо. Парадокс, но для получения лицензии на добычу на уже отработанных месторождениях требуется такой же пакет документов и разрешений, как и на целиковую россыпь. Надо написать проект ГРР, провести поисковые и разведочные работы, утвердить запасы в ГКЗ, разработать и согласовать техпроект отработки месторождения. Всё это требует и времени, и денег. А надо бы выдавать лицензии на «техногенку» без конкурсов и аукционов, без всяких формальностей, всячески поощрять это дело. Но огромная армия чиновников настолько забюрократизировала все процессы в недропользовании, что сегодня говорить об изменении ситуации не приходится. Я просто не понимаю — золото, что ли, стране не нужно?

— Золото, конечно, нужно, и даже очень.

— Да я знаю. Но если это так, то надо привлекать лучших специалистов отрасли для разработки чётких, рациональных и понятных законов и правил. Таких, чтобы по ним было удобно и выгодно работать. Пока же ситуация совсем иная. Но остаётся надежда, что когда-то что-то изменится, и мы это поймём не только из парадных заявлений, но и из реалий жизни.

Беседовала Ольга ГЛАЗУНОВА